ТЕХНОЭКОНОМИКА. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ
ПЛАТФОРМА СУВЕРЕНИТЕТА
Автор статьи - Сергей Чернышёв.
ПРОБЛЕМА СУВЕРЕНИТЕТА
Проблема суверенитета выдвинулась в центр международной повестки. Конфликты вокруг суверенитета разгораются и в политической, и в экономической сферах. Не находя там разрешения, они всё чаще переходят в горячую фазу.
Однако дискуссия по поводу суверенитета давно зашла в тупик. Картина мира, которая отгораживает её участников от современности, не обновлялась около двух столетий. К тому же она изначально не годилась для решения практических задач. Пустующее поле социальной теории суверенитета заросло сорняками политических догм и утопий, разнотравьем полуэмпирических частных моделей, лопухами пропаганды. Сегодня острый общественный запрос пробивает скважины в культурной почве в поисках смыслоносных пластов. Но оттуда фонтанируют бессодержательные попутные газы политтехнологии и публицистики.
Среди первоочередных проблем, с которыми сталкивается общество – кризисная дисфункция части экономических институтов, чреватая ущербом суверенитету страны в целом.
Ниже обосновывается путь к её решению: системная технологизация институтов обмена. Конкретнее – безотлагательная передача выпадающих функций рынка принципиально новому классу технологий: техноэкономическим платформам.
Однако – в силу указанных затруднений – начинать поневоле приходится с азбуки: с краткой предыстории проблемы; с ответов на незаданные и незамеченные вопросы, что такое суверенитет и что такое технология; с классификации их типов и уровней; с реконструкции современной картины мира, укоренённой в классике обществознания, но наглухо закрытой забором российского невежества.
***
Суверенитет – извечная проблема, что родилась вместе с человечеством. Хотя сам термин появился уже в Новое время.
На протяжении полутора столетий наблюдались две волны, две попытки глобализации. Казалось, они вот-вот приведут к окончательному решению, точнее – снятию проблемы суверенитета. Сначала вовсю шло формирование мирового рынка капиталов в русле империалистического передела и монополизации. Но в итоге мир обрушился в пропасть мировых войн. В пламени этих войн родился альтернативный, антибуржуазный проект коминтерновской глобализации.
После крушения советской системы казалось, что интернационализму пришёл конец, и фукуямовский Pax Americana больше не имеет альтернатив. Вместо этого мир однополярной глобализации на глазах расползается по швам, где рвётся социальная ткань и проступает кровь.
Желающим обогнуть философские глубины стороной причина видится ясной: человечество никогда не было единым, оно пыталось и пытается решать проблему суверенитета по частям. Каждая из частей агрессивно самоутверждается в качестве суверенной, они хронически не могут договориться о границах и взаимном признании. Фиговый листок «международного права» прикрывает пустоту на месте воображаемой общности.
Но давно уже эта проблема не вставала так остро, как в наши дни. И не случайно острие этой остроты опять угодило в Россию. Проблема может числиться вечной, но решение должно быть современным и своевременным.
***
Последние тридцать лет на территории бывшего СССР предпринимаются разрозненные попытки соорудить локальные суверенитеты из подручного материала. Но материала-то нет. Есть обрывки и обломки страны, корпоративные анклавы и родоплеменная архаика. У населения постсоюзных новообразований, включая РФ, не было никакого иного суверенитета, кроме советского. Это факт, как бы к нему ни относиться. Автономные субэлиты наивно ожидали, что самый факт их отпадения от метрополии означает, будто каждому из обрезков «невидимая рука» спустит с небес готовую местечковую суверенность, бантик которой останется пришпилить к груди. Самопровозглашённым субъектам на просторах СНГ было присуще первобытное социальное невежество: предполагалось, что современные институты рынка, государства и общества заводятся в едва нарисованных границах самопроизвольно, как лягушки в болоте. А приличествующую идентичность присочинят наёмные политтехнологи и новообращённые историософы из нерушимого блока марксистов и антимарксистов. Если бы по контуру распавшейся империи был оборудован заповедник – глядишь, процесс бы и пошёл. Только понадобилось бы не тридцать лет, а триста.
Новая Россия в этом плане не была исключением, что хорошо видно хотя бы на примере карго-культа «рынка». Реформаторы надеялись, что рынок чудесным образом сам прилетит к туземцам, как только вождь Ельцин повелит ему возникнуть, позволив с этой целью списочному составу племени торговать без ограничений. Собственников предполагалось назначить путём приватизации, то есть раздать лебедю, щуке и раку распиленный воз по частям: оглобли, колёса и роспуск отдельно.
Постсоветские реформаторы повсеместно применили испытанный метод подсечно-огневого земледелия. Но заполыхала не только одна шестая – если бы. Вспыхнуло пол-Европы. Задымили дальние страны советского лимеса на трёх континентах. Западный мир не готов был безучастно наблюдать за пожарищем. Да и сами погорельцы-поджигатели надеялись на халяву приобщиться к капиталистическим благам вкупе с ценностями.
С самыми искренними намерениями к нам в качестве варягов-пожарников были призваны институты «рынка», «демократии» и «государства». Но на российской подзолистой почве они переродились, обернулись чем-то иным, не признаваемым в этом качестве теми, кто ссудил нам рассаду. Тот же облом, как выясняется, вышел и с «суверенностью».
Сегодня речь идёт о сильно запоздавшей попытке российского самоопределения. Стремясь нащупать и утвердить границы суверенитета, Россия вступила по этому поводу в прения с евроатлантическим миром. Но всё, что мы говорим западному сообществу, встречает теперь агрессивное отторжение, налетает на стену непонимания.
***
Публицисты-перестройщики, заменившие нам отцов-основателей, отрекаясь от советского новояза, надеялись автоматически обрести взамен некий язык общечеловеческих ценностей. И впрямь: первое время, не особо вслушиваясь в окололиберальную пургу, носимую в медийном пространстве РФ, Запад сочувственно кивал в такт детскому лепету. Теперь несуразный приёмыш подрос – и вдруг его лексика оказалась ненормативной.
Но это даже не полбеды. Беда в другом: говоримое по этому поводу самим себе о себе самих страдает той же невнятицей.
В начале двухтысячных теплилась иллюзия, что страна возвращается в некоторую панъевропейскую общечеловеческую целостность в духе «Конца истории», где проблема суверенитета как-то рассосётся. Потом иллюзия на глазах скукожилась. Но дыра в мировоззрении, которую она собою затыкала, так и зияет. Пятнадцать лет назад была предпринята робкая попытка протестировать в роли затычки концепт «суверенной демократии». Но эту попытку дружно «зашикали», не приведя в ответ ни единого аргумента. Автор дерзнул нарушить негласное «табу», заговорив о том, о чём в приличном обществе вслух говорить не положено. В несостоявшейся дискуссии с обеих сторон участвовали вполне достойные люди, компетентные политики. Проблема была не в них, а в самом языке, на котором они говорили.
***
В позднесоветские и «перестроечные» годы обнаружилось, что русский, оставаясь языком великой культуры, утерял важнейшее качество современности – с точки зрения научного обществознания оказался содержательно пуст. Для постановки и решения проблем, соразмерных социальной картине мира, в нём не оказалось ни слов-терминов, ни стоящих за ними понятий.
В 1986 году в ходе телемоста Ленинград – Бостон представительница Комитета советских женщин отчеканила известную формулу «в СССР секса нет». Её смысл был не в том, что в стране отсутствовал секс как социальный институт – куда ж без него? – а в том, что его не было в общественном сознании, в публичной советской картине мира. Секс как социально-природная деятельность осуществлялся – но негласно, под одеялом предрассудков, в темноте и молча.
Советский Союз, безусловно, был носителем новейшей модели суверенитета в качестве одной из двух системообразующих сверхдержав. В 1970-е он обладал полным набором соответствующих компетенций и институтов, профессионально занятых своим делом. Но не располагал современным понятием суверенитета, которое позволяло бы вести систематическую публичную дискуссию по всему спектру проблем его сознательной адаптации и опережающей модернизации. Советский суверенитет был уникальной, штучной «вещью в себе», которая складывалась больше полувека, наощупь, ситуативно, «весьма нерациональным методом проб и ошибок» (по выражению Андропова).
РФ, наспех нарисованная на обломках советского самовластья, никаким суверенитетом, естественно, не обладала – откуда бы ему взяться? Систематическая работа по его строительству не велась, да такая задача и не ставилась, тем паче не была концептуально и культурно обеспечена. Тридцати лет международного затишья для бессловесного самозарождения суверенитета оказалось недостаточно. И не удивительно: на Западе институты росли и формировались столетиями, как социальные сталактиты.
Кризис, запустив волну веерных отключений институциональных подсистем суверенитета, поневоле вынудил нас вглядываться в то, как именно они были устроены, пока работали. При этом общество подобно Буратино нет-нет, да и пробивает носом дырки в пыльном картоне свой картины мира, и сквозь эти дыры кое-где проблескивает неизведанная реальность.
Двести лет назад ту же мысль наш классик выразил изящно, хотя и немного рискованно: наводнение в Петербурге? вот прекрасный случай нашим дамам подмыться!
***
Переживаемые сегодня страной испытания вскрыли прорехи по всему контуру суверенности. Но чтобы латать их вслепую, «в ручном режиме», ещё одному безмятежному тридцатилетию взяться неоткуда. Нужна неотложная институциональная инженерия и хирургия.
Практикам важно знать, что для этого не потребуется аврально возводить здание с колоннами и вывеской «Институт суверенитета РАН», созывать чрезвычайные философские конгрессы. Всему свой черёд, в том числе и этому. Но необходимые и достаточные научные предпосылки выработаны давно, ещё в золотой век науки об обществе: от «отчуждения» по Гегелю и Марксу – до «трансакций» по Коммонсу и Коузу.
Однако трюмы советского обществознания до отказа заполнял балласт «марксизма». До сих пор, кстати, не поставлен и не обсуждается вопрос, откуда он взялся, почему прикрывался именем мыслителя, букве и духу мысли которого чужд. Когда корпус теоретического судна треснул, пролом попытались было заклеить жвачкой «Иного не дано», но отвлеклись на злободневные дела. Что случилось с российским обществознанием? Оно утонуло.
Беда в ином: в сегодняшней России свято место заполняет «экспертное сообщество», имеющее выраженный авторский, личностный, медийно-обусловленный характер. Общепризнанного концептуального канона нет, в основу интеллектуальных построений кладутся самодельные штучные картины мира. Инстанция, которая могла бы как-то соотносить их между собой, отсутствует, эти картины шизофренически сосуществуют в общественном сознании, знаменуя торжество плюрализма в той сфере, где он менее всего уместен. Как могло бы выглядеть ракетостроение в стране, где вместо механики Ньютона – ярмарка ток-шоу, перелопачивающих слухи, байки и фейки о природе гравитации? Не от хорошей жизни серьёзные госзаказчики все эти годы молчаливо признавали монопольное право на истину за заморскими структурами типа BCG и PwC. Придите и володейте! – лишь бы в обоснованиях единообразный порядок был. Но с эвакуацией варягов отечественная истина осиротела.
Здание работоспособной науки – как и культуры вообще – зиждется на фундаменте канона, на твёрдой почве рационального писания и предания. Если авторы аналитического доклада, прогноза, проекта не в силах проследить и предъявить генезис их понятийных основ как минимум на столетие вглубь – это нон-фикшен, а не повод для практических выводов.
Ниже контурно намечен каркас институциональных представлений о суверенитете, его функционировании, эволюции, развитии, взаимосвязях, классификации и расслоении на уровни: стратегический, политический, экономический.
ПОНЯТИЕ СУВЕРЕНИТЕТА
С внешней, международной стороны социальный суверенитет – система отношений между различными частями человечества, носителями определённой идентичности (народами, нациями, социумами, этносами, племенами, кланами, бандами) по поводу обладания, распоряжения и/или пользования планетарными ресурсами – территориальными, энергетическими, минеральными, биологическими и прочими.
С внутренней, национальной стороны суверенитет – такое институциональное устройство организма каждого социума, которое позволяет ему противостоять как единое целое другим субъектам суверенитета в конфликтном взаимодействии по поводу ресурсов.
Иными словами, суверенитет принадлежит к числу институтов собственности, хотя и занимает среди них особое место.
Суверенитет – её исходный, первичный институт, качества которого обеспечивают выживание конкретного общества в борьбе с другими социумами-субъектами за доступ к земным ресурсам с целью их присвоения. В этом смысл он служит основой для всех формирующихся позднее институтов, и накладывает отпечаток на каждый из этажей опирающегося на него институционального здания. Каждый из национальных, государственных и рыночных институтов собственности вносит свой специфический вклад в способность общества быть суверенным, отстаивать и расширять свои пределы, обретать новые каналы и способы доступа к ресурсам планеты.
***
Человек в китайской Великой Триаде опосредует Землю и Небо. Но и в европейской традиции суверенитет естественно рассматривать как первую, древнейшую форму, в которой популяция обезьянолюдей смыкает в себе идею с материей. Идея выражается в идентичности народа/племени (Дюркгейм назвал её «общим сознанием»), а материя воплощается в теле его материальной культуры.
Идентичность, в свою очередь, выражается в символах, образах и понятиях языка конкретного народа, посредством которого открываются и канонизируются общечеловеческие смыслы.
Материальная культура проявляется, в частности, в том, какие климатические и ландшафтные зоны он осваивает, в каких жилищах при этом живёт, какую одежду носит и пищу употребляет, каким оружием и инструментом владеет. По остаткам такого материального следа археологи дают древним народам наименования типа «культура серой керамики» или «срубная».
Институты собственности смыкают собой идентичность и производящее тело общества, вырабатывая и поддерживая трансакции социальной связности: нормы, регламенты, контракты.
Суверенное единство идентичности и материальной культуры народа воплощается в конкретной стране.
Территория страны – не абсолют, не константа, а след, который народ оставляет на поверхности земли в ходе исторических странствий. Границы стран были, есть и будут текучими. Первобытные племена охотников-собирателей вели бродячий образ жизни. Территории великих империй древности непрерывно пульсировали, переходя от экспансии к сжатию и распаду. Образ госграниц, навеки прибитых к земной поверхности золотыми гвоздиками – недавнее изобретение поствоенного «международного права». Это очередное воплощение безграмотной утопии «неотчуждаемой собственности», и поныне захламляющей общественное сознание.
Уже 180 лет назад младогегельянцы объяснили, что собственность сама по себе –социальное отчуждение в чистом виде. «Неотчуждаемое отчуждение»? Беда в том, что институт права, мнящий себя голосом всевышнего, являет собой всего лишь один из слоёв этого самоотчуждения, институтов собственности. Юристы – никудышная замена философам.
***
Тремя внутренними моментами института суверенитета являются «страна», «демократия» и «власть». Здесь демократия и власть понимаются в исходном, нерасчленённом смысле, не подразумевающем и не предрешающем тот конкретный спектр форм, которые они приобретают позднее, на этапах становления и формирования институтов государства и рынка.
Страна – слой суверенитета, ориентированный вовне, в сферу конфликтного соприкосновения и взаимодействия с народами-носителями иных суверенитетов. Демократия – его сердцевинный слой, орган интеграции, целостности и согласованности действий суверенного народа. Власть – инструментальный слой суверенитета, орудие внутренних институциональных изменений, самоконструирования народа в ответ на внешние вызовы.
Такое понимание суверенитета восходит к «Философии права» Гегеля и её конструктивно-критическому разбору, предпринятому Марксом в рукописи 1843 года. Корневые понятия суверенитета – демократия и власть – там расчищаются и освобождаются философским скальпелем из-под позднейших оболочек государства и политики, воспринимаемых в обыденной политологии как предвечная данность.
***
Для понимания социальной роли института суверенитета нужно поместить его в контекст и в поле действия всей системы институтов собственности.
Если строить типологию институтов, отталкиваясь от логики «Парижских рукописей» и классификации трансакций в «Институциональной экономике» Коммонса, следует говорить о трёх уровнях:
• Национальные (стратегические) институты
• Государственные (политические) институты
• Рыночные (экономические) институты
Первый термин в каждом из названий относится к типу субъекта, второй – к виду деятельности соответствующих институтов.
Но здесь мы сходу налетаем на тяжёлую проблему, которую составляет сам русский язык в текущем его изводе. Опыт обсуждения подобного предмета в публичном дискурсе отсутствует. Чтобы не громоздить неологизмы, в качестве терминов приходится использовать слова естественного языка. Но их повседневный смысл размазан, и хуже того – обременён множеством коннотаций, не имеющих отношения к делу.
В частности, почти забыто исходное, корневое значение слова «стратегический» в триаде «стратегия – политика – экономика», унаследованной русским языком от античных греков. Стратегия («искусство полководца») у греков – конкретный способ внутренней организации полиса в процессе подготовки и ведения войны с внешним врагом. В бытующей бизнес-фене эпитет «стратегический», склоняемый почём зря менеджерами по продажам, девальвирован и лишён смысла.
Под «нацией» нужно разуметь не пятую графу в советском паспорте, а суверенное общество в целом. В этом смысле было бы правильнее говорить об «общественных» институтах. Но слово «общественный» в наличном русском приклеилось не к месту, подразумевает нечто ущербное типа «самодеятельности», а слово «социальный» вообще отдаёт дотационной богадельней.
***
Понятно, что к институту суверенитета имеют то или иное отношение вооружённые силы, разведка и контрразведка, и шире – органы системы обороны/безопасности. Современный слух приучен к словосочетаниям «министерство обороны» и «военный бюджет», однако это лишь проекции древних национальных институтов на позднейшие социально-политические слои и оболочки. Самодостаточные силы и органы безопасности были и есть у обществ, находящихся и на догосударственной, и на дорыночной ступенях развития, до и вне каких-либо «министерств» и «бюджетов».
Но сам по себе институт суверенитета не состоит из ведомств. Это тот реальный способ, каким общество, отвечая на исторические вызовы, производит свою стратегию безопасности и всю систему стандартов и нормативов обороноспособности. Как жизнедеятельность самого института, его трансакции, так и производимые нормативы и стандарты, по понятным причинам, не просто непубличны, но скрыты строжайшей завесой секретности (к примеру, подсистема, условно именуемая «ядерный чемоданчик»). Отчасти и по этой причине институт суверенитета (как и комплекс национальных институтов в целом) остаётся практически неизученным.
***
Институт суверенитета входит в трёхуровневое здание национальных (стратегических) институтов.
С высоты полёта философской мысли социальная миссия/функция стратегических институтов усматривается в том, чтобы обеспечивать связность общества в процессе присвоения и освоения веществ и сил природы, производства на их основе совокупности национальных ресурсов. Но сами по себе институты не занимаются рефлексией, живут своей жизнью как социоприродные, отчуждённые силы человеческой популяции, они заняты созданием, воплощением в жизнь и поддержанием социальных норм.
К национальным институтам, помимо суверенитета, относится институт общественных потребностей, нормативно предписывающий и контролирующий систему стандартов и норм жизнеобеспечения: что в данном обществе принято есть и пить, какую одежду и обувь положено носить, в каких условиях трудиться и где потом отдыхать, в каких жилищных и коммунальных условиях обитать, где и посредством чего лечиться и учиться, чем и как обеспечивать жизнь нетрудоспособных детей, инвалидов и стариков, какими услугами транспорта и связи пользоваться.
Понятно, как институт суверенитета проецируется и проявляется на этом уровне: базовая матрица стандартов потребления предопределяет в первую очередь масштаб, формат и логистику материально-технического и тылового обеспечения сил обороны и безопасности, равно как и силового блока в целом. Именно армейские нормы довольствия некогда легли в основу всей современной системы ассортиментов.
Наконец, к стратегическим относится институт общественных способностей. Он порождает, поддерживает и модернизирует национальную систему нормативов производственных переделов, базовую матрицу стандартов производства и воспроизводства всего социального организма, включая стандарты воспроизводства самих членов общества как трудоспособных и компетентных. Сюда относятся ГОСТы и СНиПы, стандарты производственной безопасности, медицинские протоколы диагностики и лечения, образовательные стандарты.
Важнейшую роль в обеспечении национального суверенитета играют, в частности, нормативы и регламенты производства, обслуживания и боевого применения систем вооружения, а также обеспечивающих систем сбора информации, связи и транспорта.
***
В современных странах с развитым государством и диверсифицированной экономикой стратегические институты своими нормами и стандартами исподволь формируют границы, структуру и потенциал всего странового хозяйственного организма. В первую очередь, они предопределяют систему корпоративных институтов распоряжения его производственными фондами, проявляясь на поверхности, в частности, как комплекс ведомств и корпораций оборонно-промышленного комплекса, регламентация практики недропользования, территориальное и отраслевое воплощение потребительской матрицы «образа жизни», осуществление национальной промышленной политики, организация контроля за соблюдением системы техрегламентов.
При взгляде на государственные институты с философской высоты можно сказать, что их социальная миссия/функция – обеспечивать связность общества в процессе распределения частей его производительных сил (фондов) между отраслевыми, территориальными и иными корпоративными собственниками. Однако сами институты как социальные организмы не имеют и не желают иметь представления об этой высокой миссии. Они живут своей жизнью, в которой заняты созданием, поддержанием и воплощением в жизнь социальной регламентации.
Институты имущества (ответственности) регламентируют распределение региональных, отраслевых и иных зон ответственности между корпорациями различных типов и уровней. Это может быть, к примеру, ответственность за регион в целом, за ту или иную подотрасль энергетики или транспорта, за выполнение части оборонного заказа, обеспечение населённого пункта теплом или ликвидацию определённого класса опасных отходов.
Институты администрирования (полномочий) регламентируют внутреннюю иерархию отношений командования/подчинения между собственниками различных типов и уровней. Вышестоящие уровни обладают полномочиями учреждать нижестоящие, назначать и увольнять их руководство, делегировать им часть своих полномочий или отзывать их, разграничивать полномочия между различными уровнями иерархии и т.п.
Институты законодательства (обязанностей) производят регламентацию прямого действия – от федеральных законов и вплоть до должностных инструкций – которая ограничивает, запрещает или непосредственно предписывает совершение определённых действий организациями, гражданами и нерезидентами в зоне либо сфере делегированных полномочий этих институтов.
***
С функциональной точки зрения миссия институтов рынка – обеспечивать связность общества в процессе обмена элементами его производительных сил (активами) между частными собственниками всех типов и уровней. Однако ожидать понимания этой функции самими институтами – всё равно что требовать, чтобы пчёлы признали своей миссией снабжение мёдом пасечника. Институты рынка, как и все прочие, живут своей жизнью, в которой заняты собственным предметом – обеспечением, поддержанием и воплощением в жизнь экономических сделок, контрактов.
В частности, институты права (хозяйственного) обеспечивают контракты прямого обмена активами между их пользователями, удостоверяя, что стороны обмена являются добросовестными приобретателями либо производителями. Это фактически даёт возможность существования кратных обменов, их цепочек, соединяющих прошлое производство с текущим.
Институты денег обеспечивают контракты универсального (товарного) обмена любого наличного актива на любой в строго определённом количестве, опосредуя стороны обмена с помощью денег как специального товара-посредника.
Институты капитала обеспечивают обмен наличных товаров на такие, чьё появление только ожидается в будущем. Они производят и поддерживают контракты кредитного типа, в которых стороны вместо уже произведённых товаров могут предоставлять удостоверенную способность произвести их к определённому сроку. Тем самым создаётся возможность цепочек обмена, соединяющих текущее производство с будущим.
***
Подводя итог обзору институциональной структуры суверенитета, нельзя не сказать вот о чём.
«Суверенность» – интегральное качество общества, являющееся – при всей его важности – аспектом, проявлением его интегральной производительности. Национальная производительность, согласно Марксу – та степень, в какой данное общество смогло превратить свою систему институтов собственности в производительную силу.
В частности, техноэкономика – этап развития общества, при котором оно систематически ведёт такую работу применительно к институтам рынка, продвигает фронт экономических технологий, заменяет трансакции рынка экономическими платформами. Линия этого фронта, глубина продвижения техноэкономики отражает ту степень, в которой данное общество уже превратило свои институты рынка в производительную силу.
В конечном счёте, единственный способ отстоять и укрепить суверенитет – повышать производительность страны.
Ракетно-ядерный щит, обессмысливающий любые прямые посягательства на суверенитет, казалось бы, гарантирует неприкосновенность страны. Советский Союз располагал самым современным вооружением и достиг военного паритета со всем западным полумиром.
Можно, конечно, пуститься в рассуждения о том, что СССР исчез потому, что плохо владел своими институтами. Это всё та же древняя иллюзия относительно «владения собственностью». Не мы владеем институтами – они владеют нами. Игры с отчуждением – всегда азартные игры, с возможностью тактического успеха и гарантией стратегического краха. Единственный способ овладеть институтами – «Aufheben», овладение/снятие по Гегелю-Марксу-Коузу, иными словами – технологизация, вытеснение трансакций платформами.
Техноэкономика – первый шаг в правильном направлении, к новой производительности общества, начало «пути в тысячу ли».
ТЕХНОЭКОНОМИКА ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПЛАТФОРМА СУВЕРЕНИТЕТА. ЧАСТЬ 2 >>
ПРОБЛЕМА СУВЕРЕНИТЕТА
Проблема суверенитета выдвинулась в центр международной повестки. Конфликты вокруг суверенитета разгораются и в политической, и в экономической сферах. Не находя там разрешения, они всё чаще переходят в горячую фазу.
Однако дискуссия по поводу суверенитета давно зашла в тупик. Картина мира, которая отгораживает её участников от современности, не обновлялась около двух столетий. К тому же она изначально не годилась для решения практических задач. Пустующее поле социальной теории суверенитета заросло сорняками политических догм и утопий, разнотравьем полуэмпирических частных моделей, лопухами пропаганды. Сегодня острый общественный запрос пробивает скважины в культурной почве в поисках смыслоносных пластов. Но оттуда фонтанируют бессодержательные попутные газы политтехнологии и публицистики.
Среди первоочередных проблем, с которыми сталкивается общество – кризисная дисфункция части экономических институтов, чреватая ущербом суверенитету страны в целом.
Ниже обосновывается путь к её решению: системная технологизация институтов обмена. Конкретнее – безотлагательная передача выпадающих функций рынка принципиально новому классу технологий: техноэкономическим платформам.
Однако – в силу указанных затруднений – начинать поневоле приходится с азбуки: с краткой предыстории проблемы; с ответов на незаданные и незамеченные вопросы, что такое суверенитет и что такое технология; с классификации их типов и уровней; с реконструкции современной картины мира, укоренённой в классике обществознания, но наглухо закрытой забором российского невежества.
***
Суверенитет – извечная проблема, что родилась вместе с человечеством. Хотя сам термин появился уже в Новое время.
На протяжении полутора столетий наблюдались две волны, две попытки глобализации. Казалось, они вот-вот приведут к окончательному решению, точнее – снятию проблемы суверенитета. Сначала вовсю шло формирование мирового рынка капиталов в русле империалистического передела и монополизации. Но в итоге мир обрушился в пропасть мировых войн. В пламени этих войн родился альтернативный, антибуржуазный проект коминтерновской глобализации.
После крушения советской системы казалось, что интернационализму пришёл конец, и фукуямовский Pax Americana больше не имеет альтернатив. Вместо этого мир однополярной глобализации на глазах расползается по швам, где рвётся социальная ткань и проступает кровь.
Желающим обогнуть философские глубины стороной причина видится ясной: человечество никогда не было единым, оно пыталось и пытается решать проблему суверенитета по частям. Каждая из частей агрессивно самоутверждается в качестве суверенной, они хронически не могут договориться о границах и взаимном признании. Фиговый листок «международного права» прикрывает пустоту на месте воображаемой общности.
Но давно уже эта проблема не вставала так остро, как в наши дни. И не случайно острие этой остроты опять угодило в Россию. Проблема может числиться вечной, но решение должно быть современным и своевременным.
***
Последние тридцать лет на территории бывшего СССР предпринимаются разрозненные попытки соорудить локальные суверенитеты из подручного материала. Но материала-то нет. Есть обрывки и обломки страны, корпоративные анклавы и родоплеменная архаика. У населения постсоюзных новообразований, включая РФ, не было никакого иного суверенитета, кроме советского. Это факт, как бы к нему ни относиться. Автономные субэлиты наивно ожидали, что самый факт их отпадения от метрополии означает, будто каждому из обрезков «невидимая рука» спустит с небес готовую местечковую суверенность, бантик которой останется пришпилить к груди. Самопровозглашённым субъектам на просторах СНГ было присуще первобытное социальное невежество: предполагалось, что современные институты рынка, государства и общества заводятся в едва нарисованных границах самопроизвольно, как лягушки в болоте. А приличествующую идентичность присочинят наёмные политтехнологи и новообращённые историософы из нерушимого блока марксистов и антимарксистов. Если бы по контуру распавшейся империи был оборудован заповедник – глядишь, процесс бы и пошёл. Только понадобилось бы не тридцать лет, а триста.
Новая Россия в этом плане не была исключением, что хорошо видно хотя бы на примере карго-культа «рынка». Реформаторы надеялись, что рынок чудесным образом сам прилетит к туземцам, как только вождь Ельцин повелит ему возникнуть, позволив с этой целью списочному составу племени торговать без ограничений. Собственников предполагалось назначить путём приватизации, то есть раздать лебедю, щуке и раку распиленный воз по частям: оглобли, колёса и роспуск отдельно.
Постсоветские реформаторы повсеместно применили испытанный метод подсечно-огневого земледелия. Но заполыхала не только одна шестая – если бы. Вспыхнуло пол-Европы. Задымили дальние страны советского лимеса на трёх континентах. Западный мир не готов был безучастно наблюдать за пожарищем. Да и сами погорельцы-поджигатели надеялись на халяву приобщиться к капиталистическим благам вкупе с ценностями.
С самыми искренними намерениями к нам в качестве варягов-пожарников были призваны институты «рынка», «демократии» и «государства». Но на российской подзолистой почве они переродились, обернулись чем-то иным, не признаваемым в этом качестве теми, кто ссудил нам рассаду. Тот же облом, как выясняется, вышел и с «суверенностью».
Сегодня речь идёт о сильно запоздавшей попытке российского самоопределения. Стремясь нащупать и утвердить границы суверенитета, Россия вступила по этому поводу в прения с евроатлантическим миром. Но всё, что мы говорим западному сообществу, встречает теперь агрессивное отторжение, налетает на стену непонимания.
***
Публицисты-перестройщики, заменившие нам отцов-основателей, отрекаясь от советского новояза, надеялись автоматически обрести взамен некий язык общечеловеческих ценностей. И впрямь: первое время, не особо вслушиваясь в окололиберальную пургу, носимую в медийном пространстве РФ, Запад сочувственно кивал в такт детскому лепету. Теперь несуразный приёмыш подрос – и вдруг его лексика оказалась ненормативной.
Но это даже не полбеды. Беда в другом: говоримое по этому поводу самим себе о себе самих страдает той же невнятицей.
В начале двухтысячных теплилась иллюзия, что страна возвращается в некоторую панъевропейскую общечеловеческую целостность в духе «Конца истории», где проблема суверенитета как-то рассосётся. Потом иллюзия на глазах скукожилась. Но дыра в мировоззрении, которую она собою затыкала, так и зияет. Пятнадцать лет назад была предпринята робкая попытка протестировать в роли затычки концепт «суверенной демократии». Но эту попытку дружно «зашикали», не приведя в ответ ни единого аргумента. Автор дерзнул нарушить негласное «табу», заговорив о том, о чём в приличном обществе вслух говорить не положено. В несостоявшейся дискуссии с обеих сторон участвовали вполне достойные люди, компетентные политики. Проблема была не в них, а в самом языке, на котором они говорили.
***
В позднесоветские и «перестроечные» годы обнаружилось, что русский, оставаясь языком великой культуры, утерял важнейшее качество современности – с точки зрения научного обществознания оказался содержательно пуст. Для постановки и решения проблем, соразмерных социальной картине мира, в нём не оказалось ни слов-терминов, ни стоящих за ними понятий.
В 1986 году в ходе телемоста Ленинград – Бостон представительница Комитета советских женщин отчеканила известную формулу «в СССР секса нет». Её смысл был не в том, что в стране отсутствовал секс как социальный институт – куда ж без него? – а в том, что его не было в общественном сознании, в публичной советской картине мира. Секс как социально-природная деятельность осуществлялся – но негласно, под одеялом предрассудков, в темноте и молча.
Советский Союз, безусловно, был носителем новейшей модели суверенитета в качестве одной из двух системообразующих сверхдержав. В 1970-е он обладал полным набором соответствующих компетенций и институтов, профессионально занятых своим делом. Но не располагал современным понятием суверенитета, которое позволяло бы вести систематическую публичную дискуссию по всему спектру проблем его сознательной адаптации и опережающей модернизации. Советский суверенитет был уникальной, штучной «вещью в себе», которая складывалась больше полувека, наощупь, ситуативно, «весьма нерациональным методом проб и ошибок» (по выражению Андропова).
РФ, наспех нарисованная на обломках советского самовластья, никаким суверенитетом, естественно, не обладала – откуда бы ему взяться? Систематическая работа по его строительству не велась, да такая задача и не ставилась, тем паче не была концептуально и культурно обеспечена. Тридцати лет международного затишья для бессловесного самозарождения суверенитета оказалось недостаточно. И не удивительно: на Западе институты росли и формировались столетиями, как социальные сталактиты.
Кризис, запустив волну веерных отключений институциональных подсистем суверенитета, поневоле вынудил нас вглядываться в то, как именно они были устроены, пока работали. При этом общество подобно Буратино нет-нет, да и пробивает носом дырки в пыльном картоне свой картины мира, и сквозь эти дыры кое-где проблескивает неизведанная реальность.
Двести лет назад ту же мысль наш классик выразил изящно, хотя и немного рискованно: наводнение в Петербурге? вот прекрасный случай нашим дамам подмыться!
***
Переживаемые сегодня страной испытания вскрыли прорехи по всему контуру суверенности. Но чтобы латать их вслепую, «в ручном режиме», ещё одному безмятежному тридцатилетию взяться неоткуда. Нужна неотложная институциональная инженерия и хирургия.
Практикам важно знать, что для этого не потребуется аврально возводить здание с колоннами и вывеской «Институт суверенитета РАН», созывать чрезвычайные философские конгрессы. Всему свой черёд, в том числе и этому. Но необходимые и достаточные научные предпосылки выработаны давно, ещё в золотой век науки об обществе: от «отчуждения» по Гегелю и Марксу – до «трансакций» по Коммонсу и Коузу.
Однако трюмы советского обществознания до отказа заполнял балласт «марксизма». До сих пор, кстати, не поставлен и не обсуждается вопрос, откуда он взялся, почему прикрывался именем мыслителя, букве и духу мысли которого чужд. Когда корпус теоретического судна треснул, пролом попытались было заклеить жвачкой «Иного не дано», но отвлеклись на злободневные дела. Что случилось с российским обществознанием? Оно утонуло.
Беда в ином: в сегодняшней России свято место заполняет «экспертное сообщество», имеющее выраженный авторский, личностный, медийно-обусловленный характер. Общепризнанного концептуального канона нет, в основу интеллектуальных построений кладутся самодельные штучные картины мира. Инстанция, которая могла бы как-то соотносить их между собой, отсутствует, эти картины шизофренически сосуществуют в общественном сознании, знаменуя торжество плюрализма в той сфере, где он менее всего уместен. Как могло бы выглядеть ракетостроение в стране, где вместо механики Ньютона – ярмарка ток-шоу, перелопачивающих слухи, байки и фейки о природе гравитации? Не от хорошей жизни серьёзные госзаказчики все эти годы молчаливо признавали монопольное право на истину за заморскими структурами типа BCG и PwC. Придите и володейте! – лишь бы в обоснованиях единообразный порядок был. Но с эвакуацией варягов отечественная истина осиротела.
Здание работоспособной науки – как и культуры вообще – зиждется на фундаменте канона, на твёрдой почве рационального писания и предания. Если авторы аналитического доклада, прогноза, проекта не в силах проследить и предъявить генезис их понятийных основ как минимум на столетие вглубь – это нон-фикшен, а не повод для практических выводов.
Ниже контурно намечен каркас институциональных представлений о суверенитете, его функционировании, эволюции, развитии, взаимосвязях, классификации и расслоении на уровни: стратегический, политический, экономический.
ПОНЯТИЕ СУВЕРЕНИТЕТА
С внешней, международной стороны социальный суверенитет – система отношений между различными частями человечества, носителями определённой идентичности (народами, нациями, социумами, этносами, племенами, кланами, бандами) по поводу обладания, распоряжения и/или пользования планетарными ресурсами – территориальными, энергетическими, минеральными, биологическими и прочими.
С внутренней, национальной стороны суверенитет – такое институциональное устройство организма каждого социума, которое позволяет ему противостоять как единое целое другим субъектам суверенитета в конфликтном взаимодействии по поводу ресурсов.
Иными словами, суверенитет принадлежит к числу институтов собственности, хотя и занимает среди них особое место.
Суверенитет – её исходный, первичный институт, качества которого обеспечивают выживание конкретного общества в борьбе с другими социумами-субъектами за доступ к земным ресурсам с целью их присвоения. В этом смысл он служит основой для всех формирующихся позднее институтов, и накладывает отпечаток на каждый из этажей опирающегося на него институционального здания. Каждый из национальных, государственных и рыночных институтов собственности вносит свой специфический вклад в способность общества быть суверенным, отстаивать и расширять свои пределы, обретать новые каналы и способы доступа к ресурсам планеты.
***
Человек в китайской Великой Триаде опосредует Землю и Небо. Но и в европейской традиции суверенитет естественно рассматривать как первую, древнейшую форму, в которой популяция обезьянолюдей смыкает в себе идею с материей. Идея выражается в идентичности народа/племени (Дюркгейм назвал её «общим сознанием»), а материя воплощается в теле его материальной культуры.
Идентичность, в свою очередь, выражается в символах, образах и понятиях языка конкретного народа, посредством которого открываются и канонизируются общечеловеческие смыслы.
Материальная культура проявляется, в частности, в том, какие климатические и ландшафтные зоны он осваивает, в каких жилищах при этом живёт, какую одежду носит и пищу употребляет, каким оружием и инструментом владеет. По остаткам такого материального следа археологи дают древним народам наименования типа «культура серой керамики» или «срубная».
Институты собственности смыкают собой идентичность и производящее тело общества, вырабатывая и поддерживая трансакции социальной связности: нормы, регламенты, контракты.
Суверенное единство идентичности и материальной культуры народа воплощается в конкретной стране.
Территория страны – не абсолют, не константа, а след, который народ оставляет на поверхности земли в ходе исторических странствий. Границы стран были, есть и будут текучими. Первобытные племена охотников-собирателей вели бродячий образ жизни. Территории великих империй древности непрерывно пульсировали, переходя от экспансии к сжатию и распаду. Образ госграниц, навеки прибитых к земной поверхности золотыми гвоздиками – недавнее изобретение поствоенного «международного права». Это очередное воплощение безграмотной утопии «неотчуждаемой собственности», и поныне захламляющей общественное сознание.
Уже 180 лет назад младогегельянцы объяснили, что собственность сама по себе –социальное отчуждение в чистом виде. «Неотчуждаемое отчуждение»? Беда в том, что институт права, мнящий себя голосом всевышнего, являет собой всего лишь один из слоёв этого самоотчуждения, институтов собственности. Юристы – никудышная замена философам.
***
Тремя внутренними моментами института суверенитета являются «страна», «демократия» и «власть». Здесь демократия и власть понимаются в исходном, нерасчленённом смысле, не подразумевающем и не предрешающем тот конкретный спектр форм, которые они приобретают позднее, на этапах становления и формирования институтов государства и рынка.
Страна – слой суверенитета, ориентированный вовне, в сферу конфликтного соприкосновения и взаимодействия с народами-носителями иных суверенитетов. Демократия – его сердцевинный слой, орган интеграции, целостности и согласованности действий суверенного народа. Власть – инструментальный слой суверенитета, орудие внутренних институциональных изменений, самоконструирования народа в ответ на внешние вызовы.
Такое понимание суверенитета восходит к «Философии права» Гегеля и её конструктивно-критическому разбору, предпринятому Марксом в рукописи 1843 года. Корневые понятия суверенитета – демократия и власть – там расчищаются и освобождаются философским скальпелем из-под позднейших оболочек государства и политики, воспринимаемых в обыденной политологии как предвечная данность.
***
Для понимания социальной роли института суверенитета нужно поместить его в контекст и в поле действия всей системы институтов собственности.
Если строить типологию институтов, отталкиваясь от логики «Парижских рукописей» и классификации трансакций в «Институциональной экономике» Коммонса, следует говорить о трёх уровнях:
• Национальные (стратегические) институты
• Государственные (политические) институты
• Рыночные (экономические) институты
Первый термин в каждом из названий относится к типу субъекта, второй – к виду деятельности соответствующих институтов.
Но здесь мы сходу налетаем на тяжёлую проблему, которую составляет сам русский язык в текущем его изводе. Опыт обсуждения подобного предмета в публичном дискурсе отсутствует. Чтобы не громоздить неологизмы, в качестве терминов приходится использовать слова естественного языка. Но их повседневный смысл размазан, и хуже того – обременён множеством коннотаций, не имеющих отношения к делу.
В частности, почти забыто исходное, корневое значение слова «стратегический» в триаде «стратегия – политика – экономика», унаследованной русским языком от античных греков. Стратегия («искусство полководца») у греков – конкретный способ внутренней организации полиса в процессе подготовки и ведения войны с внешним врагом. В бытующей бизнес-фене эпитет «стратегический», склоняемый почём зря менеджерами по продажам, девальвирован и лишён смысла.
Под «нацией» нужно разуметь не пятую графу в советском паспорте, а суверенное общество в целом. В этом смысле было бы правильнее говорить об «общественных» институтах. Но слово «общественный» в наличном русском приклеилось не к месту, подразумевает нечто ущербное типа «самодеятельности», а слово «социальный» вообще отдаёт дотационной богадельней.
***
Понятно, что к институту суверенитета имеют то или иное отношение вооружённые силы, разведка и контрразведка, и шире – органы системы обороны/безопасности. Современный слух приучен к словосочетаниям «министерство обороны» и «военный бюджет», однако это лишь проекции древних национальных институтов на позднейшие социально-политические слои и оболочки. Самодостаточные силы и органы безопасности были и есть у обществ, находящихся и на догосударственной, и на дорыночной ступенях развития, до и вне каких-либо «министерств» и «бюджетов».
Но сам по себе институт суверенитета не состоит из ведомств. Это тот реальный способ, каким общество, отвечая на исторические вызовы, производит свою стратегию безопасности и всю систему стандартов и нормативов обороноспособности. Как жизнедеятельность самого института, его трансакции, так и производимые нормативы и стандарты, по понятным причинам, не просто непубличны, но скрыты строжайшей завесой секретности (к примеру, подсистема, условно именуемая «ядерный чемоданчик»). Отчасти и по этой причине институт суверенитета (как и комплекс национальных институтов в целом) остаётся практически неизученным.
***
Институт суверенитета входит в трёхуровневое здание национальных (стратегических) институтов.
С высоты полёта философской мысли социальная миссия/функция стратегических институтов усматривается в том, чтобы обеспечивать связность общества в процессе присвоения и освоения веществ и сил природы, производства на их основе совокупности национальных ресурсов. Но сами по себе институты не занимаются рефлексией, живут своей жизнью как социоприродные, отчуждённые силы человеческой популяции, они заняты созданием, воплощением в жизнь и поддержанием социальных норм.
К национальным институтам, помимо суверенитета, относится институт общественных потребностей, нормативно предписывающий и контролирующий систему стандартов и норм жизнеобеспечения: что в данном обществе принято есть и пить, какую одежду и обувь положено носить, в каких условиях трудиться и где потом отдыхать, в каких жилищных и коммунальных условиях обитать, где и посредством чего лечиться и учиться, чем и как обеспечивать жизнь нетрудоспособных детей, инвалидов и стариков, какими услугами транспорта и связи пользоваться.
Понятно, как институт суверенитета проецируется и проявляется на этом уровне: базовая матрица стандартов потребления предопределяет в первую очередь масштаб, формат и логистику материально-технического и тылового обеспечения сил обороны и безопасности, равно как и силового блока в целом. Именно армейские нормы довольствия некогда легли в основу всей современной системы ассортиментов.
Наконец, к стратегическим относится институт общественных способностей. Он порождает, поддерживает и модернизирует национальную систему нормативов производственных переделов, базовую матрицу стандартов производства и воспроизводства всего социального организма, включая стандарты воспроизводства самих членов общества как трудоспособных и компетентных. Сюда относятся ГОСТы и СНиПы, стандарты производственной безопасности, медицинские протоколы диагностики и лечения, образовательные стандарты.
Важнейшую роль в обеспечении национального суверенитета играют, в частности, нормативы и регламенты производства, обслуживания и боевого применения систем вооружения, а также обеспечивающих систем сбора информации, связи и транспорта.
***
В современных странах с развитым государством и диверсифицированной экономикой стратегические институты своими нормами и стандартами исподволь формируют границы, структуру и потенциал всего странового хозяйственного организма. В первую очередь, они предопределяют систему корпоративных институтов распоряжения его производственными фондами, проявляясь на поверхности, в частности, как комплекс ведомств и корпораций оборонно-промышленного комплекса, регламентация практики недропользования, территориальное и отраслевое воплощение потребительской матрицы «образа жизни», осуществление национальной промышленной политики, организация контроля за соблюдением системы техрегламентов.
При взгляде на государственные институты с философской высоты можно сказать, что их социальная миссия/функция – обеспечивать связность общества в процессе распределения частей его производительных сил (фондов) между отраслевыми, территориальными и иными корпоративными собственниками. Однако сами институты как социальные организмы не имеют и не желают иметь представления об этой высокой миссии. Они живут своей жизнью, в которой заняты созданием, поддержанием и воплощением в жизнь социальной регламентации.
Институты имущества (ответственности) регламентируют распределение региональных, отраслевых и иных зон ответственности между корпорациями различных типов и уровней. Это может быть, к примеру, ответственность за регион в целом, за ту или иную подотрасль энергетики или транспорта, за выполнение части оборонного заказа, обеспечение населённого пункта теплом или ликвидацию определённого класса опасных отходов.
Институты администрирования (полномочий) регламентируют внутреннюю иерархию отношений командования/подчинения между собственниками различных типов и уровней. Вышестоящие уровни обладают полномочиями учреждать нижестоящие, назначать и увольнять их руководство, делегировать им часть своих полномочий или отзывать их, разграничивать полномочия между различными уровнями иерархии и т.п.
Институты законодательства (обязанностей) производят регламентацию прямого действия – от федеральных законов и вплоть до должностных инструкций – которая ограничивает, запрещает или непосредственно предписывает совершение определённых действий организациями, гражданами и нерезидентами в зоне либо сфере делегированных полномочий этих институтов.
***
С функциональной точки зрения миссия институтов рынка – обеспечивать связность общества в процессе обмена элементами его производительных сил (активами) между частными собственниками всех типов и уровней. Однако ожидать понимания этой функции самими институтами – всё равно что требовать, чтобы пчёлы признали своей миссией снабжение мёдом пасечника. Институты рынка, как и все прочие, живут своей жизнью, в которой заняты собственным предметом – обеспечением, поддержанием и воплощением в жизнь экономических сделок, контрактов.
В частности, институты права (хозяйственного) обеспечивают контракты прямого обмена активами между их пользователями, удостоверяя, что стороны обмена являются добросовестными приобретателями либо производителями. Это фактически даёт возможность существования кратных обменов, их цепочек, соединяющих прошлое производство с текущим.
Институты денег обеспечивают контракты универсального (товарного) обмена любого наличного актива на любой в строго определённом количестве, опосредуя стороны обмена с помощью денег как специального товара-посредника.
Институты капитала обеспечивают обмен наличных товаров на такие, чьё появление только ожидается в будущем. Они производят и поддерживают контракты кредитного типа, в которых стороны вместо уже произведённых товаров могут предоставлять удостоверенную способность произвести их к определённому сроку. Тем самым создаётся возможность цепочек обмена, соединяющих текущее производство с будущим.
***
Подводя итог обзору институциональной структуры суверенитета, нельзя не сказать вот о чём.
«Суверенность» – интегральное качество общества, являющееся – при всей его важности – аспектом, проявлением его интегральной производительности. Национальная производительность, согласно Марксу – та степень, в какой данное общество смогло превратить свою систему институтов собственности в производительную силу.
В частности, техноэкономика – этап развития общества, при котором оно систематически ведёт такую работу применительно к институтам рынка, продвигает фронт экономических технологий, заменяет трансакции рынка экономическими платформами. Линия этого фронта, глубина продвижения техноэкономики отражает ту степень, в которой данное общество уже превратило свои институты рынка в производительную силу.
В конечном счёте, единственный способ отстоять и укрепить суверенитет – повышать производительность страны.
Ракетно-ядерный щит, обессмысливающий любые прямые посягательства на суверенитет, казалось бы, гарантирует неприкосновенность страны. Советский Союз располагал самым современным вооружением и достиг военного паритета со всем западным полумиром.
Можно, конечно, пуститься в рассуждения о том, что СССР исчез потому, что плохо владел своими институтами. Это всё та же древняя иллюзия относительно «владения собственностью». Не мы владеем институтами – они владеют нами. Игры с отчуждением – всегда азартные игры, с возможностью тактического успеха и гарантией стратегического краха. Единственный способ овладеть институтами – «Aufheben», овладение/снятие по Гегелю-Марксу-Коузу, иными словами – технологизация, вытеснение трансакций платформами.
Техноэкономика – первый шаг в правильном направлении, к новой производительности общества, начало «пути в тысячу ли».
ТЕХНОЭКОНОМИКА ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПЛАТФОРМА СУВЕРЕНИТЕТА. ЧАСТЬ 2 >>