Техноэкономика. 8. Классовая борьба роботов

«Меня окружал призрачный мир. Вокруг в полном безветрии колыхались хлеба. Тучные прозрачные стада паслись на травке, на пригорках сидели благообразные седые пастухи. Потом рядом со мной возникли два прозрачных человека, встали в позы и начали говорить. Оба они были босы, увенчаны венками и закутаны в складчатые хитоны. Тот, что был с лопатой, длинно и монотонно излагал основы политического устройства прекрасной страны, гражданином коей являлся. Устройство было необычайно демократичным, ни о каком принуждении граждан не могло быть и речи, все были богаты и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов. Тот, что с чернильницей, хвастался, будто только что отработал свои три часа перевозчиком на реке, не взял ни с кого ни копейки, потому что не знает, что такое деньги, а сейчас направляется под сень струй предаться стихосложению».

Аркадий и Борис Стругацкие. «Понедельник начинается в субботу».

Популистская пропаганда подменяет строгое понятие классовой борьбы романтическими комиксами восстаний бедняков против богатеев. Но любой исход таких бунтов «невидимые руки» цинично умудряются обратить себе на пользу. В войнах голытьбы с угнетателями под водительством Стеньки Разина и Емельки Пугачева верх взял прогнивший режим. Но в Китае и в других странах бывали случаи, когда вожди крестьянских армий сгоняли с трона императоров. Лес невидимых рук при этом просто вводил нового исполнителя в старый спектакль: победитель эксплуататоров пересаживался с боевого коня на освободившийся трон, а институциональная конфигурация воспроизводилась в виде новой династии. В крайнем случае боевая ничья вела к затяжной смуте, в ходе которой сражающиеся брали на измор друг друга и страну, а на руинах со временем объявлялась пара бойцов новой формации – доморощенных либо варяжских.

Феномен классовой борьбы, доходчиво обрисованный во вступительных абзацах «Манифеста», может быть осмыслен только в контексте институционального метода самого основоположника. Борцы выходят на ринг парами: в красном углу – класс-представитель «производительных сил» (сиречь институтов производства, распределения, обмена), в синем – соответствующий класс-агент «производственных отношений» (иными словами, институтов собственности, пресловутых «невидимых рук»). В этой перманентной борьбе не бывает окончательных победителей, на каждую хитрозадую производительную силу находится свой институт с винтом. Знамя «прогресса» то и дело переходит из рук в руки. Раздухарившиеся институты производительности, как известно, могут взрывать заскорузлую оболочку институтов собственности. И напротив, – как учит тот же истмат, – последние способны, обновившись, не только открывать простор первым, но и выволакивать бегемота производительности из стагнационных болот.

К такой схватке абстракций применим принцип «ничего личного». Сам факт, что капиталист нанял вас и платит скудную зарплату, еще не является основанием числить лично его кровопийцей и классовым врагом. Если он платит зарплату меньше, чем по рынку, вы вольны от него уйти и перенаняться в другом месте. Если больше, чем по рынку, то, похоже, вскоре разорится. Подлинным классовым врагом является сам институт в целом, который, собственно, и устанавливает рыночную цену отдельной рабочей силы. Конкретные агенты, в коих он воплощается, лишь выполняют директивы «невидимого центра» – конечно, в меру своей испорченности.

Но речь не о том, чтобы посочувствовать агентуре институтов собственности; её страдания – лишь внутренний момент адской машины «классовой борьбы». Лес невидимых рук в качестве совокупного управляющего проявляет жадность и бесчеловечность по отношению к трудящимся – но и это лишь полбеды. Едва ли не хуже то, что он демонстрирует чудовищно низкий коэффициент полезного действия. Левых популистов больше всего волнует та часть трансакционной дани, которая паразитически проедается и демонстративно сверхпотребляется праздным классом в благодатных паузах «застоя» между рецессиями, репрессиями и войнами. Но тот же Веблен во второй своей великой книге «The Theory of Business Enterprise» наглядно показывает, как финансовый рынок в роли невидимой машины обмена входит в клинч с институтами производства, постоянно подрывает сами основы существования современной машинной индустрии. И эти две ипостаси института капитала – производительная и разрушительная – будучи положены на чаши весов, почти уравновешивают друг друга. Если принять потенциал производительности института обмена за 100%, то едва ли не 99 из них пожираются совокупными трансакционными издержками Леса невидимых рук.

Адам Смит сформулировал гениальную теорему о существовании теоретических объектов типа «невидимой руки» – самоорганизующихся децентрализованных систем. Но миф о непреодолимом совершенстве «невидимой руки рынка», которую любое вмешательство только портит, – из числа интеллектуальных суеверий конца XIX века. Вероятно, во времена неолитической революции охотники-собиратели попрекали первых землепашцев грубым вмешательством в гармонию незримых духов леса – и ведь имели основания…

Дефекты рынка – не исключение, исторически предшествующие ему «невидимые руки» ещё грубее и примитивнее. Институты распределения высвобождают и обращают на благо общества удивительную и могучую производительную силу разделения труда. Но для этого они перемалывают рабовладельческими жерновами традиционные общества, с мясом выдирают общинников из материнской целостности натурального хозяйства и превращают их в узкоспециализированные говорящие орудия, живые мотыги.

Сегодня рабство в его социально-бытовом измерении вроде бы изжито. Но все мы продолжаем жить в кабале у отчуждения социальной регламентации, производимой на свет невидимыми институтами распределения. В частности, громада законодательства, давно необозримая и распухающая с каждым днём, изобилует пробелами и противоречиями, парализующими и криминализующими хозяйственную деятельность, которую вроде бы призвана раскрепостить и защитить. Проблему регламентации поставил и глубоко исследовал ещё Дюркгейм, а применительно к современному обществу – Никаноров. Малограмотные публицисты, говоря о чиновничестве, любят распространяться о пресловутой «коррупции». Но все издержки воровства и мздоимства – лишь капля в море трансакций социального трения скрипучей телеги распорядительных институтов.

В чащобах Леса невидимых рук протекают противоречивые процессы, которые ждут своих исследователей. Институты разных уровней грызутся, чинят препоны и ставят подножки друг другу. Тем временем происходит своеобразная эволюция невидимых рук, на авансцену выходят новые виды, предшественницы третируют их как выскочек и авантюристов, а сами тем временем теряют подвижность, всё хуже справляются со своей управленческой миссией. «Классовая борьба» играет роль своего рода невидимой руки второго порядка, пришпоривающей гонку институтов собственности и смену лидеров на всём протяжении человеческой предыстории. В основе её бесчеловечного инструментария – социальные катастрофы: голодные бунты и восстания угнетённых, мятежи и крестовые походы, переселения и нашествия варваров, кровавые революции и войны. Это «бич божий», карающий тех, кто притерпелся к прежней руке и проворонил восхождение новой, чьи уши и души закрыты для божественного вразумления.

И вот, похоже, к началу тысячелетия под своды Леса невидимых рук наконец-то вступает невиданный охотник, охотник за трансакциями.

Это предприниматель иного, нового типа – не «по Шумпетеру», а «по Коузу». Он не торгует ни яблоками, ни инновациями. Он не останавливается на опушке леса невидимых рук, а решается сделать шаг в чащу, всматривается одну из тех невидимых рук, что помогали ему пахать, сеять и торговать, забирая при этом львиную долю урожая как трансакционную дань. Подобно Фредерику Тейлору, он изучает её действия, учится у неё, модернизирует её – а потом заменяет искусственной платформой, выполняющей ту же функцию, но с меньшими издержками – дешевле, эффективнее, быстрее.

Только к началу нового тысячелетия, с появлением экономических технологий и платформ, новый человек обзаводится для этого собственным орудием деятельности.

И тут-то выясняется, что такое орудие не может принадлежать одиночке – по самой своей природе, по определению, по устройству. Каким бы демиургом не воображал себя малограмотный Faber, его деятельность социальна, и трансакции его собственности имеют коллективную природу. А потому платформа, снимающая трансакции, – это машина многостороннего клиринга (Эггертссон), она имеет несколько интерфейсов – по числу собственников-соинвесторов.

Частная собственность наглядно доказала, что она неистребима негативными способами – путём насилия над личностью, экспроприаций и запретов. Но она легко и естественно – о чудо! – снимается позитивно. Путём добровольного взаимного доступа к активам две частных собственности растворяются в одной разделяемой-объединяющей (shared), взаимной, и далее, шаг за шагом – всё более коллективной, общественной собственности. А превратившись однажды в общечеловеческую, она на этом рубеже перестанет быть собой: социальный воздух планеты не нуждается в том, чтобы кому-то принадлежать.

Историческое время вышло из пазов – и туда более не вернётся. Время и пространство техноэкономики будут иными. Время первых ракет, летящих в космос, было организовано уже не циклом вегетации злаков, а программным токораспределителем, пространство конфигурировалось гироскопическим блоком.

Маятник жестокого времени предысторического хаоса, часовой механизм времени трудового и классового отчуждения будет шаг за шагом остановлен, обезврежен и вмонтирован в конструкцию социальных платформ.

Сергей Чернышёв

26.10.2018